Дмитриева Зинаида Стефановна родилась в Ростовской области в хуторе Свобода Веселовского района 1 января 1940 года. Родители: мама Прасковья Абрамовна и отечь Стефан Александрович Левочкины  - крестьяне.

Я очень люблю свой степной край. Детство и юность прошли на берегу реки Маныч. Здесь я окончила семилетнюю школу, а потом Кировскую среднюю. Окончила Ростовскую культурно-просветительскую школу, где получила профессию библиотекаря. Четыре года работала библиотекарем, а потом переехала в г. Белая Калитва, п. Шолоховский и больше тридцати лет отдала воспитанию детей дошкольного возраста.

Сейчас я на пенсии и живу в г. Ростове-на-Дону. Я очень люблю свой город.

ЗЕЛЁНАЯ ЕЛОВАЯ ВЕТОЧКА

Я решила взять перо в руки, чтобы записать в память о моих горячо любимых родителях один эпизод из их жизни. В этом, 2011-м году, в сентябре, папе исполнилось бы сто лет. А через год – маме.

Мои родители – простые крестьяне. Работали в колхозе. Жили они в Весёловском районе, в хуторе Свобода, на берегу реки Маныч. До революции он назывался Платовкой. По воспоминаниям старожилов, в этих заповедных манычских плавнях были охотничьи угодья самого атамана Платова. Ещё говорили, что эти места были сказочно красивы, а хутор утопал в тенистых садах и роскошных палисадниках. Улицы были ровные, широкие, а на них стояли высокие казачьи курени с голубыми ставнями и резными, как кружево, наличниками, выкрашенными в белый цвет.

Но в годы репрессий большая часть казаков была раскулачена и выслана вместе с их семьями, а их курени были перевезены в районный центр. Так в хуторе появилось много пустырей.

Перед войной жизнь здесь стала понемногу налаживаться. По рассказам стариков, хуторяне по воскресным дням часто собирались на бывшей церковной площади. Это был центр хутора. Здесь располагались школа-семилетка, сельский совет, колхозное правление, медпункт, почта, библиотека и клуб, приспособленный на развалинах церкви. Здесь же на столбе висел репродуктор. Хуторяне собирались послушать радио, поделиться хуторскими новостями, обсудить дела.

Мои родители тоже ходили на эту площадь и иногда брали нас с собой. Вот там-то хуторяне и мои родители и узнали эту страшную весть, что началась война. Почти все мужчины хутора по первой мобилизации были взяты на фронт и мой отец – тоже. К этому времени ему было около тридцати лет, а маме – около двадцати девяти. Мама рассказывала, что отец очень любил нас, детей. Уходя на фронт, просил её сберечь нас. Она ему обещала и выполнила его просьбу.

Я не могу объяснить, почему, но мне кажется, что помню день проводов папы на фронт. Мне тогда было около двух лет. Может, впечатление это сложилось у меня из многократных рассказов старших. Но один момент я помню точно. Мы провожали отца всей семьёй. Он нёс меня на руках. Мне на его руках было очень уютно и надёжно. Шли мы по узкой дорожке заброшенного сада. Вдруг папа остановился, опустил меня на полянку зелёного спорыша, а сам полуприлёг около меня и говорит: «Дочечка, Зиночка, дай пузочку поцеловать». Я охотно приподняла платьице, папа, щекоча, целовал меня в пузочку, забавно пырхая губами, а я весело заливалась смехом. Память об этой минуте осталась у меня на всю жизнь.

Проводили отца на войну, и в доме поселилась пустая тишина. Мы, дети, притихли и как-то в одночасье повзрослели. Уже не шумели, не озоровали, как прежде, и не заводили весёлых игр.

Со дня проводов от отца долго не было писем. Мама и бабушка волновались. Думали, что он погиб. Это волнение передавалось и нам. Мы понимали, что с папой что-то неладно.

В хуторе немцев пока не было. Мама по-прежнему работала в колхозе. Скот отправляли вглубь страны, увозили запасы продовольствия, оставляя прожиточный минимум, пряча его от немцев.

Их часто брали укреплять передовую линию. Они копали траншеи и ставили противотанковые заграждения. В эту пору было очень тяжело как бойцам на фронте, так и женщинам в тылу. На их плечи и плечи стариков и подростков лёг непосильный труд, но никто не жаловался.
С фронта стали приходить похоронки. То и дело слышались горькие причитания то в одном, то в другом дворе. А фронт всё ближе и ближе подкатывался к хутору. Всё отчётливей и отчётливей слышалась канонада, да особенно по вечерам и ночам виднелось зарево. Это горели ближние города и станицы да хутора.

А от папы всё ещё не было известий, но мама и бабушка не теряли надежду и продолжали ждать. И вот наконец-то почтальон принёс от папы письмо. С замиранием сердца мама раскрыла конверт, а в нём кроме письма лежала ещё маленькая зелёная еловая веточка. Мама с удивлением и большой радостью воскликнула: «Мамаша! Деточки! Посмотрите, какой привет нам прислал отец!» Письмо вслух читал старший брат Саша. Мы видели, как светлели лица у мамы и бабушки, как радостно загорелись у них глаза, а слёзы катились по их щекам. Но это были слёзы радости. Эта радость передалась и нам, мы с сестрой Валей радостно прыгали и хлопали в ладоши.

Папа писал, что по дороге к месту назначения их поезд разбомбило. Они оказались в окружении у немцев. Пробивались к своим долго, с тяжкими боями и большими потерями. Шли брянскими лесами. Вот оттуда эта маленькая еловая веточка. Она стала для мамы символом веры и любви, терпения и твёрдости духа.

Зелёную еловую веточку мама завела в рамочку под стекло и повесила на стену. Эта веточка в годы войны помогла ей преодолеть невероятные трудности и удары судьбы, которые сыпались на неё один за другим, помогала жить и бороться за жизнь своих детей.

После выхода из окружения отец воевал ещё до 30 сентября 1943 года. Служил в гвардии, был пулемётчиком, как писал сыну Саше – первым наводчиком.

Погиб отец в деревне Жуковка Смоленской области. В похоронке сообщалось, что погиб он смертью храбрых, в последнем бою уничтожил много фашистов и представлен к награде. Но награду мы не получили, а очень ждали. Было нам, детям, очень обидно: ведь отец провоевал два года и девять месяцев и не где-нибудь, а на подступах к Москве.

Мама осталась вдовой в тридцать один год, с тремя малолетними детьми.

День получения похоронки я очень хорошо помню. Мне тогда уже было около четырёх лет. Почтальон принёс её к вечеру. Сидела я на огромном сером камне, который лежал у нас во дворе, около летней кухни. Косые, низкие лучи солнца падали на него, и он сверкал разноцветными огоньками. Я была занята рассматриванием этих огоньков. Вдруг слышу, во дворе бабушкины причитания и плач старшей сестры Вали. Перевожу взгляд на маму и вижу, она стоит молча, как вкопанная, прижав руки к груди. Потом вдруг, охнув, повалилась на землю, как будто её кто-то невзначай подкосил.

Бабушка увела маму в хату и уложила в постель. После этого мама долго болела, отказывалась от пищи и ни с кем не разговаривала. Вначале я не понимала, что случилось, а плакала вместе с сестрой, потому что мне было очень страшно. Позже поняла причину причитаний бабушки и затяжной болезни мамы. Однажды ночью мы с сестрой Валей услышали разговор бабушки с мамой. Бабушка говорила ей: «Прасковья, откуда может прийти Стеша? С того света ещё никто не приходил. Ты лучше твори молитву и осеняй себя крестом. Тебе жить надо, у тебя трое деток. Ты должна перебороть себя ради них. А к тебе приходил не Стеша, а дьявол. Давай, я тебя окроплю святой водой да почитаю молитвы».

С той ночи бабушка не оставляла маму одну по ночам. Мама потихоньку начала поправляться. Однажды она встала с постели, собрала нас к себе, обняла и тихо, но твёрдо сказала: «Всё, детки, будем жить».

После гибели папы война шла ещё год и семь месяцев. Мы пережили фашистскую оккупацию и освобождение от них. Через наш хутор проходила линия фронта на Сталинград. По воспоминаниям мамы, здесь шли тяжёлые бои. Хутор несколько раз переходил из рук в руки. Во время боёв день превращался в ночь, а вода в озере была красной от крови. Когда части наших войск находились в хуторе, в нашей хате располагался штаб. Поэтому наш двор часто бомбили. Вначале пролетала рама. Так называли самолёт-разведчик. А потом налетали бомбардировщики и одна за другой бомбы ложились вокруг нашего двора. Даже одна упала в огород, но в хату ни разу не попали. Только все стёкла из оконных рам повылетали.

Бабушка во время бомбёжек никогда не пряталась в окоп, а ходила по двору и читала молитвы, особенно она верила в силу одной молитвы, это «Живые помощи». Она была твёрдо уверена, что эта молитва спасла наш двор.

Во время затишья военные часто брали меня к себе. Просили рассказать им стишок или спеть песенку. Я охотно выполняла их просьбы. Они меня баловали, часто угощали чем-нибудь вкусненьким, давали кусочки сахару, шоколад. Я принимала угощения, благодарила, а уходя, говорила: «Дайте и моей Вальке!» Военные дружно смеялись, подхватывали на руки и, передавая друг другу, говорили: «На, неси и своей Вальке!».

Когда немцы занимали наш хутор (это из воспоминаний моей сестры Вали), были такие бравые, влетали в хутор на мотоциклах. У них пехота была моторизированная. Вели себя нагло, постреляли всех кур и гусей в хуторе. Охотясь за ними, громко хохотали. Резали свиней, забирали молоко, яйца. А вот когда отступали, то на морозе у них под носами висели сосульки, а на себя напяливали всё, что могли, куда и подевалась их бравость.

А когда начинала «говорить» наша «Катюша» (это уже пишу со слов моей мамы), они панически её боялись, кричали и уносили ноги кто быстрей.

В моём детском сознании остались звуки и картинки войны. Это проявлялось в моих детских снах. Уже закончилась война, а огненное небо со светящимися сполохами на нём и разноцветными письменами снилось ещё много, много лет.

Я хорошо помню тот день, когда закончилась война. Мне уже тогда шёл шестой год. В этот день гремела музыка на весь хутор. Все бежали на площадь, целовались, пели, плясали, плакали. Все эти бурные чувства слились в одно огромное чувство – в чувство ликования. Мама и бабушка тоже радовались вместе со всеми, а вернувшись домой, горько-горько плакали. Помню, всей семьёй мы сели за стол. На столе стояла фотография папы, в рамочке – его еловая веточка и зажжённая свеча рядом. За столом сидели мы долго, до поздней ночи вспоминали папу таким, каким запомнили его. Вспоминали довоенную жизнь, как нам было хорошо всем вместе.

Эта традиция осталась у нас до сегодняшнего дня: собираемся всегда в дни рождения папы и мамы, в день гибели папы и в День Победы.

Мама больше не вышла замуж, жила одна и воспитывала нас троих. А еловую веточку мама долго-долго хранила как память об отце. В шестидесятые годы веточка совсем рассыпалась в труху. Мама пережила это очень болезненно. Мы заменили эту веточку свежей и потом периодически ещё не раз заменяли. Эту традицию мы сохранили до сегодняшнего дня.

ДЕДЫ

 Нам, внукам: мне, старшему брату Саше, сестре Вале и двоюродному брату Мите – не довелось знать своих дедов при их жизни. Мы не  познали их ласки, любви, не почувствовали их тепло. Не успели они подарить нам этот бесценный дар. Так уж сложилось в жизни. Родились мы гораздо позже их смерти.

Поэтому буду писать о них то, что довелось узнать от своих близких и родных.

 Начну с деда Лёвочкина Александра Константиновича, отца моего отца. Буду рассказ вести от имени его жены, а моей бабушки Анны.

Вот что рассказала о нём она.

Дед был донской казак. Служил в шестой Донской казачьей особой сотне. Имел чин, но какой, я забыла, так как прошло много лет от того времени, когда услышала этот рассказ от бабушки.

Из её рассказа, дед был высокого роста, стройный, довольно-таки видный казак.

Дальше говорит она:

«Женился он на мне по любви. Я считалась первой красавицей в хуторе, но была иногородней, из простой семьи. Образования не имела и деду говорила: «Хорошо, Саша, ты имеешь образование. А я нет, нигде не обучалась». На что он мне отвечал: «Ничего, Аннушка, ты и такая мне по душе».

Дед был удалой казак, да ещё к тому же отличный гармонист, и не только гармонист, но ещё и мастер. Он делал отличные гармони саморучно.

«Взял меня Саша замуж, - дальше говорит она, - и увёз в Новочеркасск жить. Идём мы с ним однажды по городской улице. Народу тьма тьмущая. А я иду и по хуторской привычке всем кланяюсь и говорю: «Здородневали, здородневали», то есть «здорово дневали». Кто отвечал мне «Слава Богу», а многие проходили молча. Закружилась у меня голова, потемнело в глазах, язык стал заплетаться, а он идёт как ни в чём не бывало. Только чуть-чуть улыбка на губах играет.

Наконец я замолчала. Тут он мне и говорит: «Ну что, Аннушка, накланялась? Наздоровалась?» А яему еле-еле отвечаю: «Да, Сашенька». А он мне говорит: «Так вот, дорогая жёнушка, это тебе не хутор. В хуторе ты знаешь всех. Вот поэтому всех и приветствуешь, а здесь ты знаешь кого?» - «Нет» - отвечаю я. «Значит, и здороваться не надо» - говорит он мне».

 Дед в одном из походов заболел крупозным воспалением лёгких и умер в 1915 году.

Бабушка Аня осталась с двумя малолетними детьми – папой, четырёхлетним мальчиком, и тётей Марусей, двухлетней девочкой.

 Второй мой дед - Редин Абрам Васильевич. Это отец моей мамы. Он был хуторским атаманом  хутора Платовки (Свобода). Отслужил атаманом двадцать пять лет. Его в хуторе уважали – как казаки, так и иногородние.

У деда Абрама и бвбушки Наташи была большая семья. У них было десять сыновей, а на каждого сына давался земельный надел. Поэтому у них был большой земельный надел. Ещё у них было две дочери - старшая дочь Валя и  младшая дочь Паша (это моя мама). Дед Абрам был трудолюбив, к труду приучал и своих сыновей. Он имел свою конюшню, где разводил верховых лошадей дончаков. Очень любил рыбалку и все рыболовные снасти плёл сам, от раколовок до сетей.

Всем сыновьям он дал образование. Но несмотря на это, все сыновья в свободное от занятий время трудились вместе с ним.

Дед был честным, справедливым человеком, требовательным как к себе, так и к окружающим. Его уважали за то, что он был очень внимательным к людям. По мере возможности он помогал всем – и иногородним, и казакам. Приведу один из примеров.

В год призыва молодого казака на военную службу тот должен иметь всё снаряжение и верхового коня. А если по какой-то причине казак не мог этого иметь, то дед снаряжал его сам и дарил верхового коня со своей конюшни.

 Я уже говорила, что у дедушки Абрама и бабушки Наташи было десять сыновей, но четырёх они потеряли. Смерть сыновей пережили очень тяжело, но особенно тяжёлой потерей был взрослый сын Матвей. Он был женат и имел двух дочерей. Женат был на дочери атамана станицы Богаевской.

Погиб он трагически, во время джигитовок. Бабушка Наташа особенно тяжело пережила потерю сына ещё потому, что считала себя виновной. А почему? Я сейчас расскажу.

Дядя Матвей, будучи ещё парнем совсем молодым, полюбил хуторскую девушку. Хотел на ней жениться, но бабушка воспротивилась и не разрешила, хотя знала, что девушка ждёт ребёнка. И вот беда, дорогой её первенец Матюша погибает. Гибель сына она воспринимает как наказание Господне. После этой семейной трагедии она уже ни одному сыну не мешала в выборе себе жены.

 За этой трагедией последовала другая. Погибает старшая дочь Валя. Она заживо сгорела. Случилось это летом. Ей шёл тогда восьмой годок. Отпустила её бабушка поиграть к подружке. А у этой девочки была старенькая слепая бабушка. Сидела она на скамеечке около летней гарнушки (печи).  На ней стояла кружка. В печи жарко горели дрова с кизяком. День был жаркий и ветреный. Попросила бабушка воды попить, побежали девочки наперегонки за кружкой. Валя обогнала подружку и первая подбежала к печи, схватила кружку, а ветер подхватил подол платья и прямо в огонь. Оно загорелось на ней. На крик детей из куреня выбежала мама девочки. Сгоряча она стала срывать с Вали платье, да и сорвала его вместе с кожей. Не довёз дед дочь до больницы. Она была в станице Богаевской. По дороге Валя умерла.

Тяжело пережили утрату дочери дедушка и бабушка. Здоровье у бабушки было подкошено, она часто стала болеть. Но годы шли, и у них родились ещё двое деток. Это мама моя и дядя Коля. В 1917-м году бабушка Наташа умерла, оставив малолетних детей – пятилетнюю маму и трёхлетнего дядю Колю. Вскорости дедушка женился на их няне. Это была удивительная женщина, добрейшей души человек. Мама её всегда считала своей родной матерью, а мы долгое время не знали, что бабушка Васса нам не родная.

В годы революции дед эмигрировал за границу, оставив на эту женщину своих двух детей от первого брака и двух детей от совместной их жизни.

Вернулся дед в Россию после того, как В. Ленин дал разрешение вернуться эмигрантам на Родину.

А потом раскулачивание, и его сослали на крайний Север, в город Котлас. Там дед работал на заготовке пушнины. Срок отбыл, но домой вернуться ему не довелось. Он умер по дороге домой.

Про маму

 Мама была небольшого роста, но, как говорится, ладно скроенная, с правильными чертами лица, с небольшим ртом и по-детски чуть припухлыми губами. У неё были длинные тёмно-русые волосы, стянутые в тугой жгут на затылке. Особенно привлекательные у неё были глаза – широко раскрытые, сине-голубые. Цвет глаз у неё менялся от светло-голубых до тёмно-синих в зависимости от настроения или самочувствия.

Характер у мамы был твёрдый, решительный. Она была всегда уравновешенная, с ясным умом, требовательная – прежде всего к себе, но и к окружающим и, конечно же, и к нам. Мама умела ладить с людьми, и к ней часто обращались за советом.

Были у мамы три подруги, с которыми она работала в бригаде. Но задушевной подругой была Варя. Она была, как и мама, небольшого роста, необыкновенно ловкая, как огонь. Волосы у неё были светло-русые, глаза голубые с восточным разрезом. У неё был очень живой, наблюдательный взгляд.

Они всегда были опрятно одеты. Мне особенно запомнилась мама в белой батистовой кофточке, сшитой ещё до войны, и тёмно-синей юбке.

Вторая мамина подруга, Настя, была высокой, стройной женщиной яркой красоты, белокурой, с зелёно-голубыми глазами. Была она первой запевалой в бригаде. Голос у неё был высокий, сильный. Под стать Насте была и её лучшая подруга, Тоня, тоже высокая и стройная, брюнетка с тёмно-карими глазами.

Все четыре женщины, на первый взгляд, как будто разные, но они дополняли друг друга, поэтому, наверно, и дружили.

Жили все по-соседски. У всех, кроме тёти Вари, было по трое детей, а у тёти Вари – один сынок, в котором она души не чаяла. Все четыре подруги были чистокровные казачки.  Несмотря на тяжёлую жизнь, они любили петь. Пели всегда – и в горе, и в радости, только песни были разные.

В полеводческой бригаде мама всегда работала в паре с тётей Варей. Расскажу случай, который произошёл с ними. Это случилось ранней весной в посевную пору. На быках и бричке они подвозили семенное зерно из амбаров в поле к сеялкам. Дорога в поле шла через греблю. До полудня греблю переезжали нормально. Но после полудня, когда они уже возвращались домой, гребля оказалась под водой. Прорвало плотину, и вода бурным потоком заливала её и соединяла реку Маныч с озером. Другого переезда не было, надо было обязательно переезжать через греблю. В начале пути быки шли по воде спокойно, но уровень воды поднимался и поднимался. Вот уже вода по брюхо, а запряженные быки плыть не могут. Если их не освободить от ярма, они утонут, а за гибель быков ждёт тюрьма. Вот тогда эти две маленькие, щупленькие женщины вскочили на спины быков и стали распрягать их. А вода всё поднимается, вот уже и спины быков в воде. Женщины спешат вытянуть занозы из ярма, но они не поддаются. А уровень воды с каждой секундой растёт. Из последних сил женщины тянут занозы, и наконец те поддались. Быки распряжены, и они поплыли к суше. Так мама и тётя Варя спасли себя и быков.

Таких экстремальных ситуаций было в их жизни немало.

Край наш славится комарами, так было раньше, так обстоит и сейчас. Но тогда комары были особенные, малярийные. От их укусов мама заболела малярией, а лечилась хинином. Я хорошо помню эти разноцветные круглые таблетки. Ими потом я играла, выкладывала из них разные узоры. Этими таблетками мама подорвала желудок и очень часто болела, но на работу вынуждена была ходить. Дома она оставалась только при высокой температуре.

Это время я хорошо запомнила. Мама таяла прямо на глазах. Она почти ничего не ела, её постоянно рвало. Мы боялись, что мама умрёт. И вот в конце года за невыполненный минимум трудодней её отдают под суд.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Следователь при допросе выявил причину её вины и назначил полное обследование. Врачи, обследовав, дали заключение о её болезни желудка. У мамы оказалась нулевая кислотность и предъязвенное состояние желудка. Маму положили в больницу, а суд вынес  оправдательный вердикт.  В больнице маму подлечили и приписали ей лёгкий труд. Назначили поддерживающее лечение м приписали пить соляную кислоту. Из полеводческой бригады её перевели в огородническую, но дружить со своими подругами она продолжала. Но теперь они встречались только по вечерам да выходным дням.

В годовые праздники, а их в году было очень мало, устраивали себе гуляние. Собирались всегда у нас, так как хата была просторная. На гуляние приходили к ним ещё бригадиры со своими жёнами. И был у них гармонист дядя Митя. Это был необыкновенный человек. Он был инвалид с раннего детства. Я не знаю причину его инвалидности. Он был по пояс широкоплечий, сильный, красивый мужчина. Носил казачий, набок зачёсанный чуб. А вот ноги у него были одна короче другой и очень намного. Поэтому ходил он по-особому, переваливаясь с одной ноги на другую, да ещё эта больная нога была скрючена в колене. Но гармонист он был от бога. У него была не просто гармонь, но к ней каким-то способом прикреплялись всякие приспособления: колокольчики разных размеров, дудочки, цимбалы. У него всё это пело, гудело, отбивало ритм. Даже пила и коса у него били в ходу. Этот мужчина, как говорили о нём хуторяне, был второй Кулибин. Он мог сделать всё, о чём бы его ни попросили.

Дядя Митя был вдовец, воспитывал дочь. Жена у него умерла. Девочка была ещё очень маленькая, потом он женился, привёз жену из другого хутора. Женщина была бездетная и Машеньку полюбила, как свою дочь.

Так вот, дядя Митя был организатором всего веселья. Я наблюдала за всеми женщинами и не узнавала их. Веселье их преображало. Они были такие красивые, задорные, пели казачьи песни, а песни эти были разнообразные по жанру и по характеру исполнения. Под одни они плясали, исполняли их задорно, весело, а другие пели грустно, задумчиво, со слезами на глазах, например, «Летят гуси», «Поехал, поехал казак на чужбину» и пр. Плясовые песни – это «Пчёлочка», «При лужку» и другие. В это время я свою маму не узнавала просто. Редко я видела ей такой оживлённой, весёлой и красивой.